Плакат в Урумчи в 2014 году, который запрещает все формы исламского выражения, которые китайское государство считает «экстремистскими»
Тысячи уйгуров, а также представителей других мусульманских наций, проживающих в провинции Синьцзян в Китае, в последние годы сталкиваются с религиозными ограничениями и преследованиями со стороны китайских властей. Притеснения приобрели особенно масштабный характер недавно, когда власти стали заставлять уйгуров группами проходить через так называемые «лагеря перевоспитания». Китайские власти объясняют свои действия соображениями безопасности, в то время как международное сообщество заявляет о масштабных нарушениях прав религиозных и национальных меньшинств. Проект Living Otherwise, основанный группой молодых экспертов, не остается в стороне от освещения массовых правонарушений по отношению к уйгурам в Китае. В интервью CAAN доктор Даррен Байлер, руководитель платформы Living Otherwise, рассказывает о проблемах китайских мусульман.
Веб-сайт LivingOtherwise.com, который я курирую, является общественной платформой для моих докторских исследований в качестве антрополога в Университете Вашингтона. Рассказывая о культурных обычаях уйгуров, казахов и ханьцев, и о том, как эти народности даже под давлением пытаются сохранить свой родной образ жизни, наш сайт показывает, что притеснённые люди находят смысл в своей жизни.
За последние 15 лет, в течение которых я путешествовал по уйгурским и казахским землям в Китае, определились две темы, касающиеся тюркских меньшинств.
Во-первых, мои соавторы и я пришли к выводу, что важно показать, как китайская государственная политика пыталась контролировать эти общины и их попытки высказаться и быть услышанными общественностью. Министерство культуры Китая часто пытается присвоить себе местные формы знаний и деятельности, обратив их в форму китайского национализма, оправдывающего государственные поползновения на жизнь меньшинств. Официальные СМИ и государственная правовая система также последовательно возлагают вину за все конфликты в регионе на тюркские меньшинства, а не на ханьских поселенцев или государственную политику.
Во-вторых, из-за этого мои партнеры среди уйгурских и казахских общин в Китае посчитали необходимым связать развитие своей культуры в контексте родной истории и местности. Чтобы продемонстрировать моральное банкротство государственной риторики «деэкстремизации» и «этнического единства», которая стремится доминировать над или стереть вообще местные культурные практики, необходимо спросить тюркские народы в Китае, какие ценности и практики они хотят культивировать и почему они хотят донести свои истории до настоящего времени. Они говорят, что это вопрос выживания.
Тысячи уйгурских мечетей были закрыты, а их минареты – разрушены. Здесь туристка использует закрытую мечеть в качестве фона для фотографии в апреле 2018 года.
Ваш проект опубликовал некоторые подробные трогательные и личные истории о том, что в настоящее время происходит с уйгурами в Китае. Эти материалы были переизданы также ведущими мировыми СМИ, такими как Guardian. Что происходит в Китае с уйгурами? Почему сейчас?
С 2014 года китайское государство занимается тем, что они называют «Народной войной с террором». В китайском дискурсе только людей, которые практикуют общественные формы ислама и отличаются от ханьцев, можно охарактеризовать как «террористов». Это означает, что на самом деле государство участвует в войне с публичным выражением ислама и тюркскими меньшинствами. Для этого есть, по крайней мере, две основные причины.
Во-первых, с начала 2000-х годов государство подтолкнуло ускорение миграции ханьцев на уйгурские и казахские земли в Китае, чтобы развивать добычу природных ресурсов, консолидировать контроль над приграничными регионами и развивать новые рынки. В рамках этого процесса были введены инициативы в области образования и программы перевода рабочей силы для интеграции уйгуров и казахов, которых в процессе переместили. Это усугубило конкуренцию из-за рабочих мест в Восточном Китае и даже привело к насилию, а также, в свою очередь, к масштабным протестам и исчезновениям людей в Урумчи. Эта атмосфера насилия, изгнания и несправедливости привела к усилению вражды между уйгурами, полицией и представителями народности хань, как в провинции, так и в таких местах, как Пекин и Куньмин. Эти инциденты, как правило, были небольшими по масштабу и стихийными, и ничем не напоминали организованные акции протеста.
Во-вторых, в 2010 году в рамках более масштабной инициативы по развитию государство спонсировало выпуск сетей 3G по всему региону. В 2012 году приложение социальной сети WeChat дошло и до уйгуров. Почти сразу же уйгуры начали скупать дешевые смартфоны и использовать приложение как способ общения между собой и с уйгурскими диаспорами. Поскольку у государства не было возможности регулировать уйгурский язык в приложении, большая часть обсуждений в интернете была сосредоточена вокруг религиозной практики. В результате между 2012 и 2014 годами случился разворот к ханафитскому течению. Политические протесты и небольшие случаи насилия также стали проявлять признаки политического ислама. Государство восприняло это как признак роста «экстремизма», а не как вполне нормальные формы исламского благочестия, как это практикуется в большинстве стран мира.
Эти два фактора в совокупности стали причиной того, что высокопоставленные чиновники, в том числе новый секретарь партии Чэнь Цюаньгуо, определили, что безопасности мало обеспечивается для обеспечения «прочной стабильности». Вместо этого большие слои меньшинства нужно «перевоспитать». В результате примерно один миллион мусульман были задержаны без надлежащего судебного разбирательства или юридического представительства и бессрочно. В настоящее время миллионы людей обязаны посещать обычные дневные или ночные лагеря, где они получают политическую подготовку.
Все мусульманские группы в так называемом Синьцзяне сталкиваются с угрозой отправки в «лагеря перевоспитания». Похоже, что во многих случаях местным должностным лицам предоставляется мандат задерживать определенную часть населения в своей юрисдикции. В северных районах региона, где проживает меньше уйгуров, в лагеря отправляют казахов и, порой, хуэй, китайскоязычных мусульман, потому что они практикуют так называемые экстремистские формы ислама или имеют несанкционированное понимание международной политики.
Принимая во внимание отсутствие независимых правозащитных групп, средств массовой информации, ученых в регионе и всеобщий контроль правительства над социальными сетями и телекоммуникациями, как люди получают доступ к информации об этих событиях в Синьцзяне?
В уйгурских и казахских районах большинство людей полагаются на неформальное общение или слухи, чтобы получить общее представление о том, что на самом деле происходит и что государство намерено делать. Поскольку государство целенаправленно загашает нежелательную информацию или запутывает ее с помощью самодостаточных эвфемизмов, таких как «этническое единство» и «перевоспитание», многие люди не имеют четкого представления о том, в какой степени уйгурское и казахское общество подвергаются “человеческой инженерии” в целом. Вместо этого они в основном знают, что происходит с их ближайшими друзьями и родственниками. Среди уйгуров и казахов существует глубокий страх и паранойя относительно возможностей властей для их преследования, аи они всегда сомневаются, могут ли доверять своим знакомым или нет. Уйгуры и казахи почти повсеместно не верят в риторику государственных СМИ. Уйгуры и казахи, занимающие значимые или государственные должности могут думать, что имеют иммунитет от кампании «деэкстремизации», но все они уже понимают, что государство наказывает многих их соотечественников-уйгуров или казахов.
Почему вы используете такие термины для определенных регионов: «так называемый Синьцзян» или «уйгурские и казахские земли в Китае»? Вы имеете ввиду, что еще есть и «ханьские земли в Синьцзяне», или умышленно отказываетесь от легитимность контроля Китая над этими землями?
Название «Синьцзян» – это колониальный термин, который означает «новый рубеж» или «новое владычество» на китайском языке. Из-за этого большинство уйгуров и казахов, которые имеют право выбрать слово, которое они предпочитают, не используют это название. Сегодня почти все, что называется «Синьцзян», это родные земли уйгуров, казахов, монголов, кыргызов, таджиков, узбеков, татар и других меньшинств. В 1949 году ханьцы составляли лишь около 4 процентов населения «Синьцзяна», а сегодня они составляют более 40 процентов от общей численности населения.
Только ли уйгуры сталкиваются с проблемами в Китае или и другие мусульмане? Как насчет китайских мусульман хуэй? Пожалуйста, ознакомьте нас с разными группами мусульман в Китае.
В стране в целом насчитывается около 10,5 млн. хуэй, 1,5 млн. казахов и 11 млн. уйгуров. Подавляющее большинство всех казахов и уйгуров в Китае живут в так называемом Синьцзяне. В Синьцзяне живут только около одного миллиона хуэй, это мусульмане, говорящие на китайском языке, которые не относятся к тюркским народностям. Большинство хуэй, около 9,5 миллионов человек, живут за пределами региона и, таким образом, пока не затронуты в той же степени этими действиями властей. Однако есть признаки того, что хуэй в местах за пределами Синьцзяна, таких как Нинся и Ганьсу, теперь также начинают подвергаться кампаниям «деэкстремизации», но пока рано говорить о том, какие последствия будут иметь эти кампании.
Каковы отношения между мусульманами-китайцами и уйгурами?
Традиционно уйгуры и китайскоязычные мусульмане или хуэй (которых иногда еще называют и дунганами) относились друг к другу с подозрением, поскольку армии хуэй были задействованы в акты государственного насилия и в процессе колониальной оккупации уйгурских земель в первой половине двадцатого века. Многие уйгуры считали хуэй коллаборационистами Китая против своих же мусульманских сестер и братьев. В последние годы, с ростом исламофобии в Китае, уйгуры стали лучше относиться к хуэй как к своим союзникам.
Аналогичным образом, в недавнем прошлом многие хуэй видели уйгуров в негативном свете. Они обвиняли уйгуров в том, что те создают плохой имидж исламу в Китае. Некоторые из них верили государственной риторике, которая представляет уйгуров «экстремистами» и «террористами». Теперь это может поменяться, поскольку государство продвигает исламофобию по всей стране.
За кулисами во время съемок уйгурского фильма в Урумчи в 2015 году. Сайт LivingOtherwise.comпредоставляет уйгурским и казахским художникам, а также художникам-ханьцам возможность представить свои работы миру.
В Синьцзяне живет таджикское меньшинство, которое говорит на уйгурском языке. Они тоже сталкиваются с этими проблемами?
Да, на границе с Таджикистаном около города Ташкорган проживает около 40 000 таджиков, многие из которых говорят на уйгурском, кроме своего родного таджикского языка. Я не знаю, в какой степени они затронуты нынешней кампанией по борьбе с экстремизмом. Так как они живут в довольно отдаленной части провинции и менее подвержены влиянию международных исламских движений благочестия, я думаю, что они менее затронуты этими событиями.
Могут ли мусульмане соблюдать свои религиозные практики в настоящее время? Молиться, поститься, носить хиджаб, бороды, ходить в мечеть? Некоторые официально совершают паломничество в этом году?
Большинству хуэй за пределами Синьцзяна по-прежнему разрешено практиковать нормальные формы ислама, такие как молитва, пост, посещение мечетей и ношение соответствующей одежды. Тем не менее, всем мусульманам в уйгурских и казахских землях в Китае, в Синьцзяне, фактически запрещается проведение таких практик как публично, так и наедине. Хотя большинство мечетей в регионе разрушены, большие «пятничные» мечети остаются открытыми. Тем не менее, люди вынуждены сканировать свои удостоверения личности, а в некоторых случаях и лица, чтобы войти в мечеть. Поскольку одна из причин, по которой люди отправляются в «лагеря перевоспитания», связана с регулярной посещаемостью мечети, большинство тюркских меньшинств в Китае перестали ходить в мечети. Другие нормальные формы благочестия, такие как молитва или пост, также являются признаком «экстремизма», поэтому люди прекратили эти практики. Даже произношение слов «Аллах» или «Худа» или приветствие словосочетанием «Ассалам алайкум» запрещены в повседневной речи.
Во время моей поездки по региону в апреле 2018 года я увидел, как один пожилой человек сделал дуа после того, как поел в углу уйгурского ресторана. Вот такая обычная практика почти полностью прекращена. Общественная практика ислама в целом сейчас редко встречается.
Когда дело доходит до хаджа, то же самое верно и для мусульман уйгурских и казахских земель в Китае. Хотя у государства действительно есть квота, выделенная небольшому числу престарелых тюркских мусульман, родом из видных семей, число, которому разрешают совершить хадж, всегда довольно маленькое. Большинство из тех, кто отправляется в хадж из Китая, являются хуэй из других частей страны.
А в Казахстане на судьбу своих собратьев в Китае как-нибудь реагируют?
Среди «оралманов» или казахстанских граждан, приехавших в Казахстан из Китая, есть большая озабоченность в отношении того, что происходит в Китае. Другие казахстанские граждане также обеспокоены, хотя эти проблемы где-то нивелированы зависимостью от торговли с Китаем и его промышленности.
Что-то похожее, но в меньшей и в разной степени (запрет хиджаба и бороды, закрытие мечети) происходит и в центральноазиатских республиках. Имеет ли эта политика правительств стран Центральной Азии какие-либо связи с тем, что происходит в Китае? Иными словами, может ли Пекин рекомендовать правительствам стран Центральной Азии ужесточать религиозную политику?
Многие страны во всем мире поощряют формы контроля, а иногда и исламофобию, когда дело касается повседневной исламской практики. Рост такого контроля в центральноазиатских республиках, вероятно, также зависит от американских и российских «войн с террором». Конечно, поскольку Китай агрессивно планирует и развивает Евразийский наземный мост (Eurasian Land Bridge) в рамках своей инициативы по развитию Нового Шелкового пути, есть основания полагать, что центральноазиатские республики могут захотеть создать «безопасное» пространство для китайского капиталистического развития.
В целом, исламское благочестие часто рассматривается как угроза национальному суверенитету, поскольку ставит акцент на лояльность к Богу, а не к нации. Из-за роста политического ислама в ряде мест по всему миру, он рассматривается как потенциально реалистичная политическая угроза.
В случае с Китаем верующие мусульмане никогда не представляли какой-либо реальной угрозы для нации. Я думаю, что государство в основном интересуется землей и ресурсами в уйгурских и казахских районах. Государство также стремится вырваться в мировой гонке по развитию кибербезопасности и искусственного интеллекта. Уйгуры и казахи для них являются хорошей возможностью экспериментировать и развивать эти технологии, прежде чем экспортировать их в другие места. Вполне возможно, что инструменты управления населением (“человеческая инженерия”), разработанные в Китае, будут использоваться в республиках Центральной Азии в будущем.
Эти события с уйгурами обсуждаются китайцами? Я понимаю, что СМИ хорошо контролируются в Китае, но как насчет китайской диаспоры и китайскоязычных СМИ вне страны?
Ханьцы об этом мало говорят и среди диаспор и на китайском языке. Большинство ханьцев в Китае и за рубежом считают, что государство действует в их интересах, подавляя уйгурскую «террористическую» угрозу. Многие из них не понимают, что уйгуры сопротивляются стиранию своего образа жизни и лишению их родины. Они также не понимают масштабов происходящего. Вместо этого они верят риторике государства, которое говорит им, что уйгуры – «отсталые» и «экстремисты». Ханьцы иногда признают, что невинные люди страдают от этих процессов, но большинство говорят, что в конечном итоге эта программа «перевоспитания» принесет чистую выгоду для уйгуров и безопасности ханьцев в Китае.
И что дальше? В эти дни в ООН проводятся слушания по уйгурам в Китае, но вряд ли кто-то в ООН, на Западе или в мусульманском мире что-то скажут Китаю. Что будет с уйгурами и мусульманами в Китае и какими будут результаты нынешней китайской политики?
К сожалению, мировая и внутренняя политика часто сосредотачивается скорее на тщательном анализе затрат и выгод, чем на моральной или политической воле. Поскольку Китай является важным экономическим партнером практически для всех стран мира, трудно представить себе, что будут провозглашены или введены какие-то немедленные и эффективные действия. В то же время в настоящее время идет серьезное обсуждение вопроса о прекращении распространения продуктов китайских технологических корпораций, которые получают пользу от системы массового содержания под стражей (хотя это связано, прежде всего, с тем, что такие продукты рассматриваются как потенциальная угроза безопасности). Есть также ряд стран, которые выступают за возможность экономических санкций и ограничений на поездки, налагаемых на ключевых лидеров в Китае. Другие страны также предоставляют убежища уйгурам и казахам, если тем удается сбежать.
Как бы вы резюмировали интервью?
То, что происходит с тюркскими мусульманами в Китае, представляет важность не только потому, что разрушаются семьи и стираются культурные знания уйгуров и казахов в Китае, но также потому, что эти события сигнализируют об изменении того, как китайские лидеры рассматривают себя по отношению к остальной части мира. Из-за слабости нынешней американской администрации китайские лидеры начинают считать Китай новой сверхдержавой. То, что они экспериментируют внутри Китая, вполне может быть использовано на международном уровне, особенно в развивающихся странах, где имеются значительные китайские инвестиции.
В то же время важно понимать, что большинство китайских граждан не понимают беспощадности, с которой их правительство уничтожает уйгурское и казахское общество в Китае. Возможно, только от 10 до 20 миллионов ханьских граждан из всего населения Китая в 1,38 миллиарда, действительно понимают, что происходит в отношении тюркского мусульманского населения. Из-за этого и важно бороться с ненавистью во всех формах, этически необходимо не позволять действиям китайского государства подпитывать антикитайский фанатизм и расизм.
Сейчас важно, чтобы люди во всех уголках мира, немусульманские граждане Китая, в частности, стояли рядом с нашими уйгурскими и казахскими соседями и поддерживали их в это кризисное время.
ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ