Часть первая.
Одна моя знакомая супружеская пара поехала недавно в Барселону, отдохнуть на пару недель. Оттуда они планировали заехать в Питер, навестить живущих там сына с невесткой, а уже потом, из Питера – домой, в Алматы.
И вдруг, уже в Барселоне, в какой-то момент они понимают, что потеряли паспорт. Обыскали всё, и нигде его нет. А в нём – куча необходимых по работе долгосрочных виз в разные страны.
В панике бросились звонить в консульство, а как раз в эти дни в Казахстане были государственные праздники плюс выходные, и дня четыре они попадали только на автоответчик.
И уже становится очевидным, что ни сына повидать им не удастся, и ни виз уже никак не восстановить, делать придётся новые; а перед этим – срочно ехать в Казахстан, сам паспорт заново восстанавливать, и к тому же убить остаток отдыха на получение в консульстве временной бумажки вместо паспорта, чтоб вернуться из Испании домой.
В общем, ничего хорошего.
После праздников приходят они, подавленные, в консульство – так, мол, и так, паспорт потерялся, что нам делать теперь… А им там отвечают – а как ваша фамилия? Так это вы нам на автоответчик звонили? А мы сегодня с утра на работу приходим, а в почтовом ящике ваш паспорт лежит. Кто-то его нашёл и к нам в консульство принёс, вот он, пожалуйста, не переживайте!
То есть, какой-то местный человек нашёл где-то на улице в городе их паспорт, не прошёл мимо, подобрал, посмотрел, понял, что это какой-то несчастный турист его потерял; не выбросил, выяснил, что за страна такая Kazakhstan, разыскал консульство, чтобы этот паспорт вернуть, поехал туда, наткнулся на закрытые двери, но не сдался и положил его в консульский почтовый ящик.
А мог бы просто плюнуть и не заморачиваться.
Понятно, что радости их не было границ; но жаль только было, что никогда уже не найти этого неизвестного каталонца – руку ему пожать, обнять, отблагодарить…
Часть вторая.
…В шестьдесят третьем году мой отец закончил учёбу в Ташкентском театрально-художественном институте. Преподаватель их киргизского курса, Яков Матвеевич Лобач, был из оставшихся в Ташкенте после войны эвакуированных актёров-педагогов; для студентов-киргизов он был, как отец родной, и, общаясь между собой, они его по-свойски звали «Джакып Мамбетович». Отец рассказывал мне, как очень гордился тем, что мастер называл его лучшим в группе, лидером курса.
Закончил отец с отличием институт, вернулся во Фрунзе и решил пойти в штат Кирдрамтеатра. Киргизский государственный академический драматический театр для Фрунзе был тогда примерно тем же, чем МХАТ для Москвы. А распределение отцу досталось куда-то в глубокую киргизскую провинцию, совсем в глубинку, в тамошний ТЮЗ. Записался он на приём к министру культуры Киргизии, пришёл к нему и говорит: я в ТТХИ учился, лучшим студентом был – неужели для того, чтобы в провинциальном ТЮЗе зайчиков во втором составе играть? Я в Кирдраму хочу! А министр ему – а ты, парень, кто такой, вообще? Не много на себя берёшь, со мной так разговаривать? Пойдёшь, куда родина прикажет, нам виднее, где ты нужен. А отец – вы извините, конечно, но как хотите, а я туда не поеду, нечего мне там делать, я в Кирдрамтеатр пойду. Министр – ах, так? Тогда вообще никуда тебя не возьмут! А отец ему – а это мы ещё посмотрим!
И пошёл в Кирдраму.
А там ему говорят – не можем мы тебя взять. Нам тут приказ только что пришёл из минкульта, именно насчёт тебя, запрещено тебя брать.
Тогда отец пошёл в Русдраму, а там ему тоже говорят – звонок был от министра, нельзя; да и вообще, с твоим национальным типажом тебе надо в киргизский театр идти.
Был в городе и оперно-балетный театр, где отец ещё до института хористом пел, но это не то.
Словом, обложили со всех сторон.
И тут становится известно, что во Фрунзе готовится открытие студии республиканского телевещания, и объявлен конкурс – ищут дикторов для телевидения! Для настоящего, как в Москве, но только местного, национального, своего!
Пошёл отец туда на пробы; артистов пришло – немеряно, а дикторов нужно было всего двое, мужчина и женщина.
Отбор был ну очень серьёзный, но отец его прошёл.
Отправляют бумажки с именами обеих кандидатур на утверждение в минкульт, а там смотрят – опять этот?! И сюда пролез!
И опять вычеркнули.
Пошёл отец тогда на «Киргизфильм», сниматься в кино, а там та же история: в актёрском отделе сразу сказали – в штат мы тебя не возьмём, и ролей у тебя не будет, и вообще – привет тебе горячий от министра культуры.
И решил он тогда остаться работать на киностудии хотя бы ассистентом режиссёра. Хоть кем, принеси-подай, мальчик на побегушках. Молодой был, гордый. Пусть, говорит, и не актёром, но решил я тогда – что бы там ни было, а перед министром я не прогнусь…
Часть третья.
На первую годовщину смерти отца, в декабре 2002 года, в московском Доме Кино прошёл вечер его памяти. Андрон Кончаловский пришёл на этот вечер рассказать о работе с отцом, о съёмках «Первого учителя». Сказал, что, когда учился во ВГИКе, то им, группе студентов-режиссёров, показали фильм Куросавы «Семь самураев», и, потрясённый, он очень захотел сделать в своей дипломной картине что-то такое же, похожее, азиатское, в куросавовском стиле. Нашёл подходящий материал – повесть Айтматова, написал по ней в соавторстве сценарий, поехал во Фрунзе готовиться снимать. Начал подготовительный период фильма и никак не может найти актёра на роль главного героя. Всех без исключения, до единого, местных артистов, и киношных, и театральных, пересмотрел – всё не то.
Однажды вижу, говорит, по двору киностудии бежит парень, какой-то то ли разнорабочий, то ли ещё кто-то в этом роде: долговязый, босой, штаны подвёрнуты, какие-то старые помятые вёдра несёт не то с песком, не то с землёй. И лицо такое… Тонкое, нервное. Как у героев Куросавы. Я, говорит, к нему подбегаю, спрашиваю – парень, хочешь в кино сниматься? Знаешь, что это такое? А он останавливается, вёдра ставит на землю, распрямляется и с гневом отвечает – я с отличием закончил Ташкентский театрально-художественный институт имени Островского, мастерскую Лобача, я лидером курса был! Я уже второй год на киностудии работаю! Конечно, знаю! Кончаловский ему – о, вот и отлично, приходи на пробы!..
Фотопробы отец прошёл, кинопробы тоже; Кончаловский видит – то, что надо, нашёл, наконец, героя! Пора утверждать и начинать съёмку.
А кандидатуры местных актёров опять же утверждались в киргизском министерстве культуры. И оттуда в ответ пишут – нет, Бейшеналиева не брать.
Ну, говорит Кончаловский, я тогда своему отцу в Москву позвонил: мол, помоги – нашёл актёра, а снимать его не дают, а мне надо фильм спасать.
Его папа Сергей Михалков (для нынешних молодых поясняю – автор слов гимна Советского Союза) позвонил в минкульт СССР, оттуда позвонили в минкульт Киргизской ССР, и вопрос решился.
И снялся мой отец в том фильме, в «Первом учителе».
В шестьдесят шестом году этот фильм Кончаловского участвовал от СССР в программе Венецианского кинофестиваля. Приз фестиваля за лучшее исполнение главной женской роли, Кубок Вольпи, был присуждён сыгравшей в нём Наталье Аринбасаровой. После такого успеха фильм стал известным на весь мир, как и сыгравшие в нём актёры. И киргизский минкульт уже не мог перекрывать отцу дорогу. И стал отец после участия «Первого учителя» в Венеции тем самым знаменитым Болотом Бейшеналиевым, и продолжил работать дальше. И «Андрей Рублёв» Тарковского появился в его фильмографии, и потом – сотня с лишним других фильмов. Какие-то лучше, какие-то хуже; но, так или иначе, профессиональная его биография состоялась.
В первые годы моей актёрской работы, пятнадцать-двадцать лет назад, никто из киношников меня ещё толком не знал, вышедших ролей-то у меня было мало. В основном обращали внимание на известную фамилию. Когда приглашали на кастинги, первым делом спрашивали – а вы, случайно, не сын того самого Бейшеналиева?
Сейчас то поколение киношников уже ушло. И когда мои нынешние ровесники или люди помладше, работающие в кино, иногда с удивлением спрашивают – а что, ваш папа, оказывается, тоже актёром был?! – я отвечаю: ТОЖЕ актёр – это я, а мой отец был актёром настоящим.
И это правда.
Часть четвёртая.
Летом 2003 года я жил в подмосковном Жуковском, работал в Москве грузчиком. Однажды утром бегу на электричку, на работу, и вдруг на сотовом – звонок, какой-то неизвестный номер.
– Алло, здравствуйте, а вы не Азиз Бейшеналиев?
– Здравствуйте, да, а что?
– Ой, мы так долго ваш телефон искали! Это с Казахфильма, мы хотим вызвать вас к себе на кинопробы!
Дня через два-три прилетел в Алматы на один день, встречает меня кастинг-директор Галя, она же мне и звонила; привозит на студию, на пробы фильма (который потом не состоялся); после проб ведёт за угол, а там меня ждёт друг моего отца, ходячая легенда, великий каскадёр Усен Кудайбергенов:
– Эй, ты где ходишь, сколько тебя ждать?! Давай, пошли за мной!
Приводит в какой-то кабинет, в котором сидят трое, и кричит одному из них, самому старшему, почти в ухо, как глухому:
– Иван, привет! На, смотри, я актёра тебе привёл, вот такой актёр, отличный! Давай, бери его к себе! Братишка мой, моего старшего брата сын! А отец его, брат мой, вообще классный актёр был!
Иван поворачивается к двум другим и спрашивает по-английски, что с Усеном такое и кого это он привёл. Я такой думаю – «о, какой интересный Иван, иностранный», – и объясняю ему на английском же: вы, мол, извините, Усен – близкий друг моего отца, просто он очень эмоциональный человек.
Иван смотрит на меня и так же на английском спрашивает:
– Вы говорите по-английски?
– Ну, так, пытаюсь иногда, когда приходится.
– И вы актёр?
– Ну, тоже вроде как иногда пытаюсь.
– Как вас зовут?
– Азиз. Азиз Бейшеналиев.
Он блестит на меня очками некоторое время, потом продолжает:
– А вы в курсе, что у нас тут происходит?
– Понятия не имею. Я только утром из Москвы прилетел, часа через три у меня обратный самолёт. А что тут у вас?
– Мы начинаем большой фильм, исторический, совместная работа Казахфильма и нашей американской киногруппы. А если я дам вам сцену в три страницы на английском языке, за полчаса выучите для прослушивания? А я скажу, чтобы пока камеру и свет в декорацию поставили.
– За полчаса? Выучу.
Дают мне сцену. Выхожу в коридор, учу; попутно Галя мне рассказывает, что работает на другой картине, а Усен – с американцами. Он и придумал, чтобы Галя меня на свой проект на кастинг пробила, а он меня потом к американцам отведёт.
Ну, ладно, думаю, чо. Авантюра, забавно. Усен такой, это в его духе.
Через полчаса одевают в сапоги, кожу и меха с кольчугой, на пояс вешают саблю, в руки дают камчу, ставят в юрту перед камерой – и давай, играй.
Дубль, второй, третий, и всё просят по-разному.
Иван говорит:
– Очень хорошо, давайте сделаем ещё один дубль, последний, и достаточно.
А я вижу – Галя мне из-за его спины делает страшные глаза и показывает на часы.
– Иван, извините, но я действительно рискую опоздать на самолёт, к сожалению.
– Да? Всё, я вас понял, переодевайтесь, я не хочу, чтобы вы опоздали.
Я переоделся, потом он отводит меня в сторону и говорит:
– Я на этой картине режиссёр-постановщик с американской стороны, и люди тут считают, что утверждение всех актёров зависит исключительно от меня (на этих его словах я представил, что вокруг него на Казахфильме творится и с чем ему тут приходится сталкиваться). На самом деле это не совсем так: моё мнение действительно имеет вес, но в Лос-Анджелесе у меня есть продюсеры этого проекта, и после просмотра материалов прослушивания последнее слово остаётся за ними. Не могу вам ничего за них говорить, но искренне надеюсь, что вас утвердят, и мы сможем вместе поработать на этом проекте, он обещает быть интересным.
– Да-да, спасибо, я тоже надеюсь, спасибо большое! – а сам думаю: еще лишних минут несколько, и останусь я без самолёта, а мне завтра с утра на работу, на склад.
На самолёт я успел. А через пару недель мне позвонили уже из киногруппы Ивана и сказали, что на роль я утверждён. На другую, правда, гораздо поменьше, но всё-таки.
На съёмках я не сразу по-настоящему понял, куда попал. Снимали в том году больше трёх месяцев, и вот так вот общаешься неделями, например, с Томасом, гримёром, классным человеком и хорошим товарищем; а потом вдруг узнаёшь, что он член американской Киноакадемии и один из тех людей, которые решают, кому давать «Оскара». Или каждый день болтаешь с Мэрит, милой, пожилой, стильной дамой, художницей по костюмам; а когда она узнаёт, что я из Москвы, говорит – О, Москва, я была там, красивый город! – В туре, спрашиваю, были? – Нет, отвечает, работала, – Работали? в Москве? в кино?! в каком?! – В «К-19», говорит, – что?! – думаю, – это человек, который одевал самого Харрисона Форда?! Или, например, Ули: опер-пост и просто классный чел; а потом – раз! – и случайно узнаёшь, что он снял большую часть фильмов Ридли Скотта; а Майкл создавал костюмы на «Гарри Поттере»; а Ив придумывал и делал все спецэффекты на «Гладиаторе» (огненные катапульты и колесницы с серпами там действительно эффектные получились, правда?); и тэ дэ и тэ пэ, и пр и др – десятки имён такого же масштаба.
И так три с лишним месяца с конца августа по начало декабря, и изо дня в день у меня – один культурный шок за другим.
В голове это всё у меня трудно укладывалось. Вот так ты уже несколько лет нормальный московский гастарбайтер, ну грузчик и грузчик; недавно ещё периодически бегал от московских ментов без регистрации, таскаешь на работе коробки с джинсами по шестьдесят килограмм в подвале офиса, про театральную учёбу в родном Ташкенте уже и думать забыл – и тут вдруг ни с того ни с сего снимаешься в фильме рядом с людьми, про которых только в интернете читал.
Про Ивана мне тоже, конечно, рассказали. Он был чех, близкий друг и постоянный соавтор Милоша Формана; в шестьдесят восьмом, когда наши танки раздавили Пражскую весну, они оба из Чехословакии уехали в Штаты и остались там.
Иван иногда спрашивал меня про отца. Коротко, вежливо. Где он жил, как сложилась его судьба, когда и почему он переехал из Киргизии в Москву, когда обратно, как это произошло… Я был благодарен ему за этот интерес, но со смерти отца тогда едва прошло два года, и говорить на эту тему мне ещё было трудно. Он это понимал, поэтому не давил.
Однажды мы ждали, пока подготовят площадку к новой сцене. Все носились вокруг, как это бывает в больших киногруппах: со стороны посмотришь – суета и хаос, а на самом деле просто каждый знает, что ему делать, и занят именно этим.
Иван стоял рядом, смотрел в землю, и вдруг негромко спросил:
– Вы просили вашего отца помогать вам в вашей карьере?
– Нет. Я этого не хотел. Мне хотелось знать, что если меня берут в работу, то только потому, что я могу это делать хорошо, а не потому, что он за меня попросил. И ему было бы неловко. Он очень переживал за меня, но гордился мной, и мне не хотелось портить ему впечатление.
– Как бы вы могли описать его, как человека?
– Он был очень честным, очень простым и очень добрым.
Иван помолчал и потом опять спросил:
– Как давно его не стало?
– В середине ноября будет два года.
– Вы позволите спросить, как это произошло?
Перехватило горло, ответить смог не сразу, говорить старался спокойно, чтобы голос не срывался.
-…В тот день в Бишкеке праздновали юбилей кыргызского кино, пятьдесят лет. Был большой праздник, в нём участвовал весь город. Вечером был большой банкет, говорилось много хороших слов. Когда отца попросили сказать речь, он сказал – сегодня у нас праздник, очень радостный для всех день, но для меня этот день печальный. Весь день сегодня все вспоминали наших старых мастеров, а для меня они были друзьями молодости. А сейчас я смотрю вокруг и вижу, что многих из них, почти всех, с нами уже нет. А я всё ещё здесь… Потом он сел в такси и поехал домой. Но не доехал. Сердце.
Дальше говорить не получалось. Иван был пожилым человеком, поворачиваться к нему спиной было невежливо. Поэтому я стал просто смотреть в сторону. Он сделал вид, что не заметил моих слёз, помолчал немного и сказал:
– Простите, что я поднял эту тему… Знаете, когда Усен вас привёл ко мне в первый день, два месяца назад, и вы назвали своё имя, я подумал, как неожиданно и странно иногда поворачивается жизнь. Я не сказал вам об этом тогда, но, хотя я никогда не встречался с вашим отцом, тем не менее, был некоторым образом связан с ним.
– ?..
– В середине шестидесятых я был молодым режиссёром и попал от Чехословакии в состав жюри небольшого студенческого кинофестиваля. Он проходил во Франции, в маленьком городе, в Йере. В нём могли участвовать только студенты киношкол, это был бедный фестиваль, поэтому приз там был только один, но серьёзный – победитель получал право показать свой фильм в основном конкурсе на большом международном кинофестивале класса А. Для студентов это был очень большой и крайне редкий шанс, поэтому фильмов было прислано очень, очень много, дюжины, из разных стран. Мы смотрели их с утра до вечера и снова до утра, отсмотрели почти все, это всегда очень трудно. Оставался только один последний фильм, но члены жюри решили не тратить на него времени, потому что пора было объявлять результаты, все были очень уставшими от бесконечных просмотров и уже давно приняли решение, какой из просмотренных фильмов стоит выбрать победителем. Но я сказал, что мы обязаны посмотреть все картины, и настоял на том, чтобы та, оставшаяся, была нами просмотрена тоже. Коллеги были недовольны моим требованием, но отказаться не могли. И когда мы стали смотреть тот последний фильм, я с первых кадров увидел, что это шедевр. Я сидел в зале, смотрел его и молился о том, чтобы я ошибся, чтобы дальше фильм оказался плохим; но, чем дальше я его смотрел, тем больше понимал, что голосовать буду только за него, а решение жюри должно быть единогласным. И остальные члены жюри решили бы, что я настаиваю на нём только потому, что я из социалистической Чехословакии, а фильм этот был советским. Но когда он закончился, все мои коллеги сказали, что именно этот фильм и должен быть призёром, и что я был прав, настояв на его просмотре. Фестиваль, к отправке на который мы этот фильм должны были рекомендовать, был кинофестиваль в Венеции. Это был студенческий фильм Андрея Кончаловского, «Первый учитель», и я навсегда запомнил, как в нём играл ваш отец.
…Иногда нас спасают люди, которых мы не знаем и даже не догадываемся о них, и не узнаем их никогда. Например, как тот неизвестный каталонец, находят потерянный паспорт, когда никакой надежды уже нет. Мой отец после разговора с министром-самодуром навсегда должен был остаться одним из множества несостоявшихся талантов, похоронивших свои надежды и проживших впустую. Но ему повезло, и этого не случилось. Бывало, конечно, по-разному: мать как-то рассказала мне, что в конце шестидесятых или в начале семидесятых в Москву, в Госкино, пришло письмо из Голливуда, в котором просили дать разрешение отцу на съёмки в Америке; в ответ на это из Госкино американцам написали, что данный актёр слишком занят на съёмках картин советского кинопроизводства, и времени для участия в работе над фильмами киностудий капиталистических стран у него нет. Об этой переписке отец с матерью узнали случайно. А у него, сказала мать, в тот момент работы долго не было, доживали семьёй на хлебе и ливерной колбасе.
Но в целом его профессиональная судьба, конечно, всё-таки сложилась очень удачно – он был известен, у него было много ролей, его знала вся страна.
И он прожил всю жизнь, даже не догадываясь, кому он был обязан этой удачей, кто в самом начале оказался его спасителем, таким вот «неизвестным каталонцем». Потому что, если бы не настойчивость Ивана, уставшее жюри в Йере так не стало бы смотреть тот «советский фильм», и не попал бы после этого «Первый учитель» в Венецию, и не получила бы там потом Кубок Вольпи Наталья Аринбасарова; и осталась бы эта прекрасная картина одной из неизвестных студенческих дипломных работ, которые ежегодно выходили у студентов ВГИКа пачками и которые видели только педагоги.
О том, кто спас судьбу отца, случайно узнал я спустя два года после его смерти, встретившись с тем самым человеком, благодаря которому этот фильм стал известен всему миру почти за сорок лет до нашей встречи.
Когда-нибудь, когда моя жизнь закончится, мы снова увидимся с отцом. Я обниму его, скажу, как мне его не хватало, и расскажу ему эту историю Ивана.
Сегодня двадцать пятое июня. День рождения отца. В ноябре две тысячи первого ему навсегда осталось шестьдесят шесть. А сегодня ему могло бы исполниться восемьдесят три года.
Азиз Бейшеналиев
24.06.2018 г.
ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ